Тени исчезают в полдень - Страница 144

144

В комнате было темным-темно. В черно-синем квадрате окна тлела горстка желтоватых, как кисть недозрелой калины, звезд.

— А я говорю — молись, молись, дура, раз не хочешь на лавку ложиться, — донесся сквозь закрытую дверь шипучий голос Пистимеи. — Бога скоро разгневать, да нелегко замолить. Замаливай, ослушница, отступ свой!

— Да какой отступ?! Я сроду слова не давала...

— Ах ты... поганка болотная! Не давала? Не давала?!

Послышались негромкие удары, тяжелое дыхание. Устин понял, что жена бьет дочь, поспешно вскочил с кровати, рванул дверь в соседнюю комнату...

Варвара лежала согнувшись на полу, прикрывала лицо обеими руками. А Пистимея бегала вокруг и, чуть приподняв юбку, пинала дочь в бока, в плечи, в голову.

Устин хотел закричать что есть силы: «Эт-то еще что такое? Отойди, старая ведьма!!» Он уже открыл рот и набрал полную грудь воздуха. Но...

Ему показалось вдруг, что под потолком покачивается электрическая лампочка.

... Устин тяжело прислонился к дверному косяку. В его голове тоже закачалось что-то, как поплавок. «А что, пусть бьет, пусть... Не будет, кобыла толстопятая, шею колесом выгибать...»

А Варвара, увидев отца, приподнялась на коленях, протянула к нему обе руки:

— Батюшка! Батюшка!!

— Чего? — тупо спросил он.

— Я уж два часа на коленях стою...

— Ну?

— Уж ноги не держат. Уж в глазах желтые круги завспыхивали...

Устин помедлил, поморщился, будто мучительно соображая, что же ответить дочери. Он опустил разлохматившуюся голову на грудь, запустил пальцы в бороду и промолвил, медленно роняя слова:

— Ничего, ничего... Ты молись... — А сам подумал: «Теперь пропадет Варька — завалит ее старая карга на скамейку. Ну что ж... ну что ж...»

Медленно побрел от двери к кровати, так и не выпуская бороды из пальцев. Но на полпути встал столбом. Так... С Федькой — ладно, а Варьку кто убивает? Пистимея или он?! Она или...

— Пистимея!!

Пистимея тотчас неслышно высунулась наполовину из освещенного прямоугольника двери, точно ждала его возгласа за тем самым косяком, к которому он только что прислонялся.

— Господи, что ты? Чего надо?! — присвистывая от волнения сильнее обычного, спросила она.

Устин внимательно, казалось, с удовольствием, слушал ее голос. А когда она замолкла, сказал:

— А ведь ты как старая гусыня.

— Что — гусыня?

— Да шипишь, говорю.

Пистимея проговорила не то обиженно, не то жалобно:

— Больной ведь ты. Прямо больной.

Глава 24

А потом опять был знакомый звон в голове: Федьку — он или она? И Варьку?.. И почему случилась сегодня вся эта история с редактором районной газеты Смирновым, отчего сорвался он, Устин Морозов, и не помня себя наделал черт знает что?

Казалось Устану, вот-вот придет ответ, вот-вот...

Он бы, ответ этот, пришел, но кто-то, кажется, закричал в смертельном испуге его собственным голосом: «Нет, нет!! Не надо, не хочу!!» Тот, кто кричал, находился, вероятно, в каком-то огромном, очень высоком здании — в церкви, что ли: отголоски долго еще блуждали по каким-то закоулкам, отдавались больным гулом в его, Устиновой, голове.

Что-то противное, теплое полилось ему в рот, перехватило дыхание.

— Кто это? Чего? — дернулся он, выплевывая изо рта горькую жижу...

— Кричал ты, Господи... Будто огнем тебя палили, — сказала склонившаяся над ним Пистимея.

— Огнем... палили... Это верно, — тихо и покорно отзвался Устин.

— В Озерки, говорю, надо завтра, в больницу.

— Погоди, а без больницы... не окочурюсь без больницы? Чем поишь-то?

— Что ты, что ты, родимый?! — откачнулась в темноте Пистимея. — Для того ли жизнь горемычили вместе?! Успокоит тебя отвар.

— Горемычили? Ну ладно, ступай.

И Устин, вздохнув, снова погрузился в воспоминания...

После того как вернулись из поездки в Большереченское, устроили праздник. Серафима накладывала ему, Косте, лучшие куски и, поблескивая от нетерпения глазами, никого не стесняясь, прижималась к его плечу головой. Даже сквозь рубаху он чувствовал — ее круглые, тугие, как яблоки, щеки пышут жаром.

Только одному Тарасу веселье было не в веселье. Он сидел за столом мрачный, нахохлившийся, как курица.

— Чего же ты? — пододвинула ему Серафима стакан.

— А ты скажи-ка лучше: нэп — это что такое, а? — повернул к ней голову Тарас — Магазины открыто держат или нет? Я спрашивал у наших молодцов, которых привезли, — молчат...

— Кто его знает... Ты пей, пей...

Праздник продолжался потом для него, Кости, каждый день. Серафима не знала, как угодить ему, куда посадить, чем накормить. Тарас уплелся на следующий же день после возвращения опохмеляться к Миките, да и не показывал носа домой. Демид тоже редко приходил ночевать. Где он пропадал, что делал, Костя не знал.

За неделю отдохнул, отлежался. Его начало тяготить уже безделье.

Как-то утром спросил у Демида:

— А все-таки где они, эти... сельсоветчик с председателем?

— Ничего, живы-здоровы.

— Одно не пойму: зачем их живьем сюда приволокли? Объяснит мне кто-нибудь это или нет?

Разговор был за завтраком. Демид дохлебал свою чашку, вытер полотенцем тонкие губы.

— Что ж, можно объяснить. Пойдем.

Серафима старательно перетирала в углу возле печки тарелки. Она не подняла даже головы, когда он с Демидом вышел из избы.

Утро стояло тихое, прохладное, солнечное. Лес был насквозь пронизан птичьими голосами. Жуков шагал по тропинке вслед за Демидом и удивлялся: как это раньше он не замечал, не слышал такого обилия птичьих голосов?

Демид шел, время от времени нагибался, рвал цветочки, обильно росшие по краям тропинки, и складывал их в букетик.

144