Тени исчезают в полдень - Страница 240

240

Степанида только всхлипнула. Прошла еще минута. И еще.

— Так что же ты стоишь? — спросил Фрол у сына. — Слышал же — ребенок мать зовет. Ступай, веди...

— Ты же наблюдательный, так должен знать — ходил я к ней, — сказал Митька. — Выгнала.

— Выгнала?! А ты хотел, чтоб она тебе на шею бросилась? — Голос Фрола начал наливаться твердостью. — Может, и теперь погонит прочь, как... нашкодившего пса. А ты, не стыдясь, на колени перед ней. Мало будет — с улицы на карачках в дом вползай и проси прощения. Я вот старый человек, а просил. А мне легче, что ли? Сам швырнул ее в грязь, сам и отмывай. Да отмоешь когда — благодари, что она смилостивилась.

Митька шевельнулся было, но с места не тронулся.

— Сынок, ты ведь понимаешь все, — другим, теплым, чуть печальным голосом продолжал Фрол. — Ведь накипь у тебя только сверху. А под ней — человеческое сердце.

— Что ж, Митенька, — проговорила вдруг и Степанида. — Видно, идти надо. Душонка женская мяконькая и добрая. Может, оттает, распустится. Сходи, сынок...

Митька еще постоял, поглядел на сына. Поднял руку, застегнул пуговицы до конца. Шагнул к вешалке, снял тужурку...

5

А весна между тем наступала и наступала.

Синее небо над Зеленым Долом с каждым днем голубело и голубело. И казалось, что оно поднимается все выше и выше.

Растаяли снега на полях и в лесах, вешние воды, прозвенев, скатились в ложбины, в низкие места, а оттуда — тысячами ручейков и ручьев в Светлиху, замутив ее чистые воды.

Пашни были еще мокрыми. В тайге, особенно в глухих, тенистых местах, под слоем мокрых прошлогодних листьев лежали грязные ледяные глыбы.

Но осокорь на утесе уже отяжелел, вольготнее распустил во все стороны свои голые пока ветви, сизовато поблескивая, плавая в космах теплых туманов, поднимающихся с земли.

Деревню все плотнее заволакивало острым запахом оттаивающей, просыпающейся к жизни земли, набухающих почек.

Потом к этому запаху начал примешиваться холодновато-терпкий, пьянящий аромат. Это значит, на лугах и в тайге зацвели подснежники, а на деревьях начали лопаться первые почки.

И только Чертово ущелье все еще дышало влажным холодом. Там, на дне, все еще лежал снег...

Когда зацвели подснежники и начали лопаться почки на деревьях, умер Анисим Шатров.

Перед самой кончиной он велел Иринке сбегать за председателем.

Когда Захар пришел, старик долго-долго глядел на него молча.

— Тяжело мне, Захарыч, помирать-то, — вымолвил он наконец. — От твоих слов тяжело... от этих, что на кочан я похож. Вот все думаю — верно ведь ты определил.

— Да я же, Семеныч... Я же не хотел обидеть тебя, когда сказал так, — мягко произнес Большаков.

— Что — ты... Сам я себя обидел. Обездолил, проще. Свернулся в кочан, а развернуться не мог. От этого тяжело...

С его щеки упала слезинка. Старик попросил:

— Хоть и не по заслугам будет честь, а попрошу вас... похороните меня там же, под осокорем...

Это были его последние слова.

Похоронили Анисима там, где он просил.

... Мертвым лежать спокойно, а живым — жить.

Вскоре зашевелился, загудел Зеленый Дол, зазвенел голосами. Зарычали грузовики, затрещали тракторы. Весь этот гул и грохот в несколько дней уполз за Светлиху, и вот уже первые зерна упали в прогревшуюся пашню.

Деревня обезлюдела. По улицам только часто и торопливо шныряли грузовики, развозившие от семенных амбаров во все стороны тугие многопудовые мешки.

Однажды утром к амбарам подошла худенькая девчонка, присела на солнцепеке и раскрыла книжку. Но она не столько читала, сколько следила за подъезжающими и отъезжающими грузовиками.

Когда показалась обшарпанная полуторка, она вскочила, замахала книжкой. Из кабинки высунулся Мишка Большаков, заулыбался.

Он подогнал машину к раскрытым дверям амбара, выскочил из кабинки, подбежал к девушке:

— Ксеня! Вот здорово! Ты надолго приехала?

— На денек всего, — ответила Ксения. — Мамку проведать... И вообще подышать воздухом.

— Вот здорово! — опять воскликнул Мишка. — А тебе сейчас... тяжело, наверное?

— Да как сказать... не шибко легко, Миша, — ответила она. — Ну, ничего. Литературу больше уже не сдавать.

И вдруг, когда прошли первые минуты встречи, оба смутились, замолчали.

Колхозники, не обращая на них внимания, грузили машину. Ковыряя землю носком ботинка, Ксения спросила:

— Ты куда семена возишь?

— На зареченские пашни. А сейчас батя велел в третью бригаду отвезти. Там у них не хватает, что ли...

Неожиданно Мишкин голос перехватило. Но он промолвил все же:

— Слушай... Поедем со мной? Проветришься... А в лесу — цветов!

— Нет, что ты... Физику надо зубрить. До свиданья.

И она пошла прочь от амбаров. Но пошла не к дому, а вдоль улицы, на край деревни.

Через несколько минут Мишка догнал ее уже за деревней, притормозил, распахнул дверцу. И девушка быстро шмыгнула в кабинку.

— Только ты остановись, где побольше цветов, — сказала, краснея, девушка.

Мишка заглушил мотор возле небольшой полянки, сплошь усеянной подснежниками.

Ксенька тотчас забрела в траву, шла и шла по полянке, спускающейся к берегу лесной речушки, выбирала самые лучшие цветки. Но вдруг остановилась, к чему-то прислушиваясь. К ней подбежал Мишка.

— Гляди, каких я тебе нашел!

— Тише! — прошептала девушка. — Там, на берегу, кто-то разговаривает, что ли...

Оба замерли. За невысокими кустами, огородившими полянку, булькала речушка. Потом в самом деле послышались голоса. Мужской:

— Машина, что ли, остановилась на дороге?

И женский:

— Да нет, проехала вроде.

Парень и девушка несколько секунд стояли недвижимо, не зная, что делать.

240