Тени исчезают в полдень - Страница 197

197

Фрол молчал.

— Ну, чего же ты? Не можешь ответить? Тогда я попытаюсь...

— Давай... — мотнул белой головой Курганов.

— Потому, видно, что сам чувствуешь — не туда занесло тебя. И несет все дальше, вглубь. Сам выбраться уже не можешь. И утонешь. В одиночку не выплыть.

— Плакать, что ли, кто будет? — враждебно проговорил Фрол. — Жалко тебе меня станет?

— Самого себя ты не жалеешь, это я знаю, — сказал Захар, — но... о Клавдии беспокоишься. Она ведь, ты понимаешь, вместе с тобой пойдет ко дну. Вот и зашел в надежде, не окажут ли помощь...

Большаков, говоря все это, глядел теперь на Фрола, пытаясь поймать его взгляд. Однако Курганов не поднимал головы.

— Ну, что ты молчишь? — спросил председатель. — Так или не так?

Фрол встал, повернулся к окну, почти загородив его все широкими плечами.

— А может... не утонем еще. Счастье, что ли, нам заказано с Клашкой? Что с того, что я... чуть не вдвое старше ее? Десяток-другой годков еще похожу по земле. Тоже время... нам для счастья хватит...

Фрол держался обеими руками за подоконник. Держался так крепко, что пальцы его побелели.

— А Степанида? А Митька? Ему тоже счастье не заказано. А если...

— Что «если»? — обернулся Фрол. По лицу его шли снова багровые пятна. — Что ты учишь меня?! Ну... беспокоюсь о Клашке, угадал, черт тебя побери!! И зашел... Выслушал вот. Все правильно ты говорил тут! А к Клашке, если примет, уйду, понятно?! Всю жизнь я делал не то, что хотел бы... Всю жизнь был один. А теперь нас будет двое! Двое!! Уйду! Что мне Митька? Что Стешка?.. А-а...

Фрол взмахнул рукой и ринулся к двери.

— Нет, стой! — воскликнул Захар, поднимаясь из-за стола.

— Ага, все-таки взревел по-командирски! — тоже крикнул Фрол. — Ну, давай послушаю до конца. Больше у нас с тобой, видно, все равно разговора никогда не получится.

— Вот это-то и плохо, Фрол.

— А я так думаю — ничего.

— Нет, плохо, — повторил Большаков. — Эх, Фрол Петрович... какая кошка нам с тобой дорогу перебежала?

В голосе председателя было что-то такое, что обезоруживало Фрола.

А Захар продолжал:

— Ну, когда-то были молодыми, зелеными... Но потом ведь повзрослели, поумнели маленько. Тебя к тому же война обкатала вон, обучила. Всякого насмотрелся, поди, на фронте, узнал, почем ценится человеческая ненависть и человеческая дружба. И я думал: что бы там ни было раньше, но теперь-то ужо сойдемся, пойдем плечом к плечу. Та же война показала — плечо у тебя надежное...

— Ты не был рядом со мной на войне. Так что гляди, как бы не ошибиться в надежности.

— Нет, Фрол, не ошибаюсь... Хотя и не был на фронте. Но... плечо твое по-прежнему далеко. Не обопрешься.

— Сам крепко стоишь, — буркнул Фрол. — Да и другие есть плечи... а в общем — надоело мне. Все, что ли, выложил?

Большаков еще раз оглядел могучую, неуклюжую фигуру Курганова.

— Осталось немного, Фрол... Но осталось самое главное. Осталась Клашка.

— Об ней уже говорено.

— Да нет. Еще и не начинали.

— Так начинай тогда, чтобы тебя паралич разбил! — снова начал раздражаться Фрол.

— Ты знаешь, что ее баптисты в свои сети затягивают? — спросил спокойно Захар.

Курганов вскинул голову.

— Что!! Клашку? — И усмехнулся: — А тебя они еще не пробовали охмурить?

— Ты напрасно смеешься. Никулина уже в молитвенный дом ходила.

— Это Клавдия-то? Да ты... в своем уме?! — воскликнул Фрол. Однако на крупном лице его теперь сквозь усмешку явственно проступило беспокойство.

— Я-то в своем. А вот ты... ты ее прямо в эти сети и толкаешь...

— Я... Я?! — Фрол растерялся. — Ну, знаешь!.. Не много ли на себя берешь?! Митьку в чем-то обвиняешь, меня... Прокурор выискался!

— Я никого не обвиняю. Я пытаюсь объяснить тебе...

— А что мне объяснять?! Что меня убеждать в том, чего нет?! Зачем меня, как мальчишку, тыкать... Да и вообще... Я сказал — уйду к ней. И какое, в конце концов, твое дело?! Ты живешь — и живи. А я уж как знаю...

Разбушевавшись, Фрол кричал все сильнее, все бессвязнее. Захар давно сидел за своим столом, глядел на Курганова с жалостью. Видимо, Фрол увидел наконец этот взгляд и постепенно утих. А Захар все глядел, глядел на Курганова. Так прошло минуты две-три.

— Ладно, Фрол, кончаем, — устало произнес Захар. — Сейчас ты вроде ничего не в состоянии понять. Но я тебе все-таки скажу... Потому что, в самом деле, вряд ли еще когда удастся все высказать с глазу на глаз. Я тебе скажу, а ты потом... когда придет к тебе разум, все переваришь и, я верю, поймешь. Ты поймешь, какую ты заварил с Клавдией кашу, куда ты ее затащил. Судьба у женщины не сладкая. Может, такая судьба, что горше и не бывает. Всю жизнь без мужа, который то ли был, то ли не был... Но она помнит, что был. И ждет, почти двадцать лет хранит себя для него... Видать, для счастья был рожден человек, а его, счастье это, отобрал кто-то. И вот... Чего же, истерпелась вся, изошла слезами. Ни ты, ни я не знаем, сколько она этих слез вылила... И вот показалось ей, что хоть на закате бабьих дней можно... этот голод, что ли, нестерпимый обмануть... Отогреть немножко душу...

— Зачем обманывать, — проговорил Курганов. — И зачем немножко? На ее век у меня хватит тепла.

— Нет, Фрол, — покачал головой Большаков. — Тепла-то, может, и хватит... хватило бы, коли ты одинокий был. Но у тебя жена, а самое главное — Митька, сын. Если ты даже уйдешь к Клавдии, то ненадолго.

— Ты провидец прямо. Прошлое объясняешь и будущее предсказываешь.

— Не предсказываю, а кажется мне так. Протрезвеешь — увидишь, что губишь бесповоротно Митьку. У него и так мозги набекрень съезжают, а тут и вовсе набок поползут. И бросишь Клавдию. Митьку этим уже не спасешь, а Клавдию растопчешь окончательно. Тогда-то и подберет ее Пистимея.

197